Город мертвецов и другие истории (сборник) - Иван Грачев

Раньше мы всегда приезжали на кладбище на автобусе. Маршрут не был длинным, но цветы, родственники и прочие атрибуты процессии или ритуала ежегодного посещения требовали транспорта. И вот сейчас я заметил знакомую остановку.

Кладбище когда-то располагалось на окраине города, но с вырубкой лесов и увеличением индустриальной и гражданской зон оно наступало, будто напоминая о месте каждого человека в конце жизни. Вход был большим, каменный забор прерывался на высокие арки, чем-то похожие на античные рисунки. Я прошел сквозь один из проемов и (я могу поклясться, что именно так и было) стоило мне оказаться по другую сторону, как пошел дождь. Он смывал с меня все печали и убаюкивал злость равномерным шепотом каплей по асфальту.

Я стер слезы рукавом, чтобы не чувствовать вкус соли на губах, и остановился, подняв лицо навстречу влажным ударам. Дождь не хотел усиливаться, он лишь давал мне внутреннее спокойствие. Не смотря по сторонам, без мыслей, я направился к крылу новых захоронений.

Почти сразу я увидел несколько свежих, только недавно вырытых, могил, что глядели из земли своими черными проемами, зазывая тех, кому были предназначены. А перед ними стояли памятники, которых я не помнил раньше. Подойдя к группе «новичков» я, будучи совершенно неподготовленным, наткнулся взглядом на одну из фотографий.

Это была моя мама…

До сих пор, до этой самой минуты, когда я пишу эти строки, я не помню, как оказался дома в тот день. Переступая порог, с каждым шагом я ощущал себя все более грязным, мокрым и совершенно пустым. Даже закрывая глаза, я видел эту грустную улыбку, знакомые черты, ямочки на щеках и, будто случайно попавшие в портрет, ключицы, к которым прижимался когда-то, обнимая ее.

Когда, уже дома, я пришел в себя, то услышал голос. Мне так не хватало голосов своих близких, что я даже не поверил своим ушам.

– Привет, чемпион! Ты выглядишь так, будто увидел привидение.

Это был мой дядя. Будучи братом отца, он был абсолютно на него не похожим, будто стопроцентная противоположность. Он был общителен, всегда весел и за его огромными очками, делавшими из достаточно спортивного человека книжного червя, всегда плясал огонек жизни. Огонек, который я терял с каждым днем, с каждой минутой.

Сначала я просто не мог поверить своим глазам. На секунду все пропало – дождь, кладбище, портрет на сером камне, покрытом мокрыми разводами. Я обнял этого человека и снова слезы брызнули из глаз. Только прижавшись к его груди, я вдруг осознал, насколько подрос за время, что мы не виделись.

– Ну, ну. Ты чего ревешь? Не рад видеть что ли? – и улыбнулся во все белоснежные тридцать два зуба.

– Нет, нет, конечно, рад, – выговорил я. – Просто сегодня был очень тяжелый день.

И это, черт побери, была правда. Он еще даже не закончился…

Я проснулся посреди ночи от шума на кухне. Судя по голосам, там сидели, пили и беседовали двое мужчин, два брата. Я не верил своим ушам – говорил мой отец, голос которого мне не доводилось слышать уже очень давно. И он рассказывал…

– Она вскочила и уже собиралась уходить. Кричала, что с нее довольно,– говорил голос, периодически давая волю скупым слезам. – Заперлась в комнате. Я был вне себя от злости, она била меня в виски, ослепляла меня. Я стучал в дверь кулаками и ногами, да так сильно, что даже в соседнем подъезде услышали бы.

Я прошел еще чуть-чуть по коридору в сторону кухни, стараясь, чтобы меня не было слышно. В полной темноте, что сопровождается тягучей, как кисель, тишиной, каждый звук заставлял лицо морщиться и ожидать чего угодно. И в этой самой тишине, прерываемой лишь едва уловимым монологом, я ступал босыми ногами по липкому полу, и каждый шаг сопровождался противным скользким звуком, от которого у меня шли мурашки по спине.

– Она плакала за дверью, умоляла отпустить ее, не трогать. Иногда говорила совсем о другом. Но я не слушал, – снова всхлипы, – кричал, оскорблял ее, говорил, что она сука и уродина, что никому больше не нужна. Даже кричал, что убью мальчишку, если она уйдет.

У меня пошел холод по телу. Все кости разламывались от дрожи и напряжения. Так страшно, как в те несколько минут, мне не было никогда в жизни.

– Она собирала чемоданы или какие-то сумки. Когда распахнула двери, на ее лице уже не было видно и следа слез. Этим-то она и поставила меня в тупик. Я видел злость в ее глазах, но, в то же время, она была очень спокойна. И сказала, тихо, но очень отчетливо, что проведет ночь у подруги, а завтра заберет мальчика прочь из лагеря и увезет подальше от меня.

Пауза была столь внезапной, можно даже было сказать, что она «прозвучала». Через несколько секунд я услышал громкие глотки и звон посуды.

Когда голос продолжил рассказ, он постоянно прерывался, чтобы схватить побольше воздуха. Эти воспоминания мучили отца похуже любой пытки.

– Не дав мне возможности опомниться, она бросилась прочь, мимо меня, на лестницу. Когда нажала на кнопку лифта, то поняла, что не дождется его. Хотела идти по лестнице, перехватила свои сумки. Но тут я нагнал ее… – в этом месте плач был уже явным. – Я не знаю как… Я просто не знаю! Мне кажется, что я не толкал ее! И это мучает меня. Изо дня в день я вижу перед глазами, как она падает вниз по лестнице, и каждый раз либо мои руки сталкивают ее вниз, либо пытаются схватить, чтобы спасти. Я не знаю правды, это губит меня…

По моему телу пробежала дрожь. Кулаки сжались до синевы в пальцах, до онемения. Как же я возненавидел его!

Нет, я больше не собирался плакать. Несмотря на то, что могло произойти дальше, я уже знал, что я хочу сделать потом, то, чего буду хотеть всю жизнь, если не сделаю сейчас. В тот момент все человеческое умерло в моей груди, оставив даже не инстинкт, а манию, расстройство, шизофрению.

Я выглянул из-за угла. Там, в полуметре, в лучах чистого лунного света, сидели они. Отец сжался в комок, стоя на коленях, и жался к груди своего брата. А дядя заметил меня. В его глазах проступил испуг и, он не хотел этого, но слова сами вырвались из его уст:

– Ты почему здесь?

Эта дурацкая фраза заставила моего отца вскочить и подойти ко мне. На его лице не осталось и следа той раскаивающейся умиротворенности. Лишь привычная гримаса отвращения.

– Подслушивать вздумал?! – вскрикнул он, сопроводив свои слова дополнительным аргументом в виде тяжелой оплеухи.

Меня ударило об угол, и мир в глазах поплыл.

– Хватит! Что ты творишь?! – дядя отшвырнул его в сторону комнаты. – Не смей! Я приехал сюда, чтобы забрать его в город, подальше от тебя. Поэтому больше не смей его трогать.

Несколько мгновений они смотрели друг другу в глаза.

– Валяй, – сказал отец и, хлопнув дверью, скрылся в темноте своей комнаты.

– Слушай, я в мотель, за вещами, – присев на колено, сказал мой «спаситель» мне в лицо, от него тоже пахло алкоголем. – Сиди тихо, уехать придется быстрее, чем я ожидал. Твой отец уже не управляем.

Почему-то задержавшись на кухне, чтобы что-то скинуть в мусорный пакет, после он схватил куртку и выскочил прочь из квартиры. Лишь эхо раздавалось по пустынному подъезду в такой поздний час.

Я заглянул в комнату отца. Тот храпел, сидя в кресле, с едва заметно тлеющей сигаретой в руках. Глядя на него, такого жалкого и ненавистного, я все-таки решился. В ванной мы всегда вешали полотенца на жгут, натянутый между шкафчиками с принадлежностями. Он был прочный, потому что я не смог сорвать его руками. Срезав его большим кухонным ножом, я намотал оба конца жгута на ладони. Картина все больше прояснилась.

Я вошел во мрак комнаты. Он сидел на кресле, запрокинув голову, ведь именно так он любил курить – лицом вверх, чтобы по открытым дыхательным путям проникал сизый дым его дешевых сигарет. Инструкция по оказанию первой помощи пострадавшим от здорового образа жизни. Не мешкая ни секунды, я зашел за спинку кресла и, скрестив руки, накинул петлю ему прямо под кадык. Первые несколько мгновений мне начало казаться, что все происходящее – лишь сон, потому что его тело никак не реагировало, но потом…

Он резко дернулся и попытался наклониться. Не знаю, откуда во мне взялась такая сила, что я смог удержать его могучее тело, но мне хотелось, чтобы это была вся злость и весь страх в моей душе, чтобы они вырвались на свободу через силу, твердость руки и ясность намерений.

Он все дергался, размахивая руками, пока не увидел мой силуэт в зеркале на стене напротив. На секунду он замер, не веря своим глазам, но это выражение пропало, а его лицо исказилось маской ярости. Его кулак врезался мне в висок, не так сильно, но ощутимо. От следующих ударов я уворачивался, как мог, и чувствовал, что он слабеет, промахивается, попадает мне вскользь по подбородку и носу. В зеркале я видел его вздувшееся лицо и шею. Глядя на то, как он мучается и понимает, что собственный сын ненавидит его до желания убить, я начал осознавать то действие, которое осуществлял. Детский страх перед преступлением, перед смертью отца, уступали место чувству освобождения, которое заставляло задумываться, представлять картины будущего, где я был свободен от всякого страха и унижения.